Директора и президента Государственного музея имени А. С. Пушкина Ирины Антоновой не стало 30 ноября 2020 года. В августе 2020 года Ирина Антонова дала эксклюзивное интервью Гуле Балтаевой. В нем о музее, личной жизни и большой миссии.
- Музей – это такое учреждение, где пребываешь долго, даже физически долго каждый день, но так он устроен – такое учреждение. Поэтому считать, что это моя жизнь, а вот это жизнь музея – я просто не могу, настолько для меня это внутреннее совместимо. Поэтому, когда я рассуждаю об этапах музейной жизни, то я имею в виду свое отношение к тому, что здесь происходит, что удалось, что нет, в чем провал, а в чем может быть не провал. Все-таки за время моей работы 28 новых помещений музей получил, за каждым из них стояла работа с бюрократическим аппаратом. Но не только с идеей, чем это должно стать. Надо вам сказать, что далеко не все меня удовлетворяет сейчас, скажем, последние 5-6 лет. Я об этом тоже напишу без всяких склочных интонаций, как пожелание, что ли, на будущее, что надо кое-что внести, кое-что вынести, кстати говоря, к чему-то присмотреться. Вот это я хочу сделать, сделаю. Так что поставила июнь следующего года – сдать этот материал. И поэтому я об этом говорю.
- А что тогда отправной точкой стало, если вы говорите, что это не хронология – в 1945 году пришла, были такие-то выставки. А что тогда стало отправной точкой, с чего вы начинаете свое повествование и свой взгляд в прошлое?
- Что такое музей? В Москве вот такой музей – Музей мирового изобразительного искусства, который начинал без материалов. Конечно, это удивительная смелость, гениальная смелость Цветаева. Он видел его как университетское вспомогательное учреждение с прекрасной коллекцией слепков и так далее. И сделал его одним из самых известных в мире художественных музеев, как ни странно, не обладающих уровнем самой коллекции, которую он хранит – это очень любопытный тип музея – с тем местом, которое он занимает в мировой музейной истории. Самое главное в этом. Я очень люблю наши коллекции, и все-таки это не те коллекции, которые есть не только в Дрездене, не говоря о Лувре. А вместе с тем, место, которое они заняли в истории не только своей страны – России, но и в мировой истории музейного дела, очень, по-моему, любопытно. Причем, знаете, здесь все – и оценка революции, ее значение, и оценка соотношения научного коллектива очень цельного – Московский университет, если брать целиком, и как говорится, характера музейного. Мне об этом хочется написать.
- Я даже знаю, чему будет целая глава, видимо, посвящена – это коллекциям Щукина и Морозова.
- Обязательно, об этом и говорить нечего. Это – гениальная идея, если так можно выразиться, которую на сегодня разрушили. И я не теряю надежду, что ее когда-нибудь восстановят, хотя все меньше остается надежды на это.
- Не могу не думать, какая вы красивая женщина! И хотела задать дурацкий вопрос: как можно в 95 лет получить комплимент?
- В 98! Мне скоро будет 99 лет.
- Я полезла в энциклопедию, чтобы для себя опять уточнить: я думаю, нет, я все-таки путаю, наверное...
- Вы ничего не путаете, все на месте. К сожалению, я сегодня была у врача, я стала очень плохо слышать на левое ухо. И они обнаружили полную атрофию. Правое, нет, левое ухо. Оказывается, случается такая неравномерность. А я думаю в последнее время: знаете, месяца четыре, когда я почувствовала такое ослабление сильное. Ну, наверное, тоже нормально. Я провела много времени до вас, почти 3 часа, в очень хорошей клинике. Ну, что делать? Я как к этому отношусь: что я буду слезы проливать. Наверное, даже слишком долго все это продолжается в моей жизни.
- Видимо, какая-то миссия есть. Мы недавно говорили с Александром Адабашьяном, прекрасным соавтором Михалкова. И он вспомнил случаев 5-7, наверное, от туберкулеза в открытой форме, которая тогда не лечилась в конце 1950-х годов, а он выжил, попав случайно в экспериментальную программу, до разрыва аорты и перитонита. И все это он пережил, как сам он говорил, не делая особых усилий для этого. И друзья ему рассказали притчу: однажды человек попал в рай и очень удивился, потому что не всегда делал только добро. И когда он предстал перед Господом Богом, то спросил: а неужели я заслужил это? Тот говорит: да, вы миссию выполнили. "Миссию?" – человек приосанился, воспринял себя действительно мессией. "А в чем она заключалась? "- задал он уточняющий вопрос. На что Господь Бог ему сказал: а помните, вы были в командировке в таком-то городе? Он говорит: да. И вы сидели в ресторане, рядом с вами за столиком была женщина с ребенком, она попросила у вас соль, вы передали солонку. В этом и заключалась ваша миссия. Я к тому, что, наверное у таких людей, как Александр Адабашьян, которого спасает что-то в самых критических, даже смертельных ситуациях, Юрия Петровича Любимова, который тоже почти столетие отметил свое, есть миссия. И на мой вопрос: что помогает людям дожить до такого возраста и оставаться в чудесной форме, Любимов сказал: надо правильно выбирать родителей.
- Вы знаете, это тоже правильно, наверное. Но я должна сказать, что, мне кажется, если мне позволено здесь сказать свое слово: в самом деле, почему? Вы знаете, надо иметь какую-то задачу внутреннюю, которая требует длительного времени, но, понимаете, такую жизненную. Не просто хотелось бы подольше пожить, это всякий может сделать, а жить долго не будет. Миссия должна быть как бы внутренняя. Если подумать, что я ощущаю эту миссию как музей – нет, вот нет. Это будет ошибка. Совпало просто. Мне дано еще время, в том числе для того, чтобы поработать на музей, понимаете, – и только. А по-настоящему это не то. У меня есть просто другая цель. И не то чтобы цель, и даже не как поставленная задача, а по-настоящему, – природа жизни. У меня больной сын. Это стало ясно в 8 лет, с тех пор мы живем вместе, ему 66 лет. Он – прекрасный человек, абсолютно беспомощный, целиком зависящий от меня, понимаете. Да, он может читать книжки, он даже читает по-английски, он играет на фортепиано, но он – 5-летний ребенок, понимаете? И это меня ведет, его необходимость, и чем дальше, тем больше. Потому что ему нужно сейчас. А у меня такая жизнь, что все вокруг меня уже померли – из семьи, никого нет, кто бы мог его взять. А я его никогда никуда не отдавала, и врачи мне говорили: он такой, его не надо никуда... Понимаете?
- Особенный.
- Да, он так развивается, и оставьте его в покое. Я говорю: да, но ведь как называют люди, которые берут на попечение?
- Сиделка?
- Нет, не сиделка. Он официальный титул имеет этот человек. Это человек, который сменяет родителей, если ему отдают уже официально документы.
- Наследник?
- Еще слово. Он наследником становится. Короче говоря, такой человек, понимаете. И вот такой человек нужен обязательно после меня.
- Преемник?
- Есть специальное слово...
- Опекун?
- Опекун! Совершенно верно. Меня пугают: вы знаете, говорят, что с опекунством. Знаете, все могут говорить, но опекун, есть опекун. И можно иметь группу людей, друзей, которые наблюдать будут. Опекун.
- В общем, вы – мама, Ирина Александровна. Ваше главное предназначение – быть мамой.
- Да, но ведь это кончается в какой-то момент. Хорошо, если у человека семья, он живет и все такое, а если никого, и он никому не нужен. Что очень важно – никому не нужен! Ну, квартира – еще нужен, денежки нужны, которые есть, а это ничего остального – нет. Поэтому, я думаю, то, что я живу долго, – это, наверное, кто-то помогает мне, понимает, что не все решено!
